Футурдизайн: проектирование будущего (Большие проекты)

Будущее где-то рядом 13/03/2009 20:05

В гостях: ВАЛЕНТИН КУКЛЕВ, вице-президент национального инновационного фонда «Технологии XXI века», член правления Союза литераторов России.

НЕКЛЕССА: Добрый вечер, господа. У микрофона Александр Неклесса. Тема сегодняшней беседы звучит экзотично: «Футурдизайн», а говоря проще: «Проектирование будущего». Но в качестве изюминки мы выбрали — слишком уж широка тема «Проектирование будущего»: его проектирует и отдельный человек, и группа лиц, и страна, и корпорация — поэтому мы избрали для обсуждения такой аспект проблемы, как «Большие проекты».

Гость в студии — Валентин Владимирович Куклев, вице-президент национального инновационного фонда «Технологии XXI века» и одновременно – член правления Союза литераторов России. Добрый вечер, Валентин!

КУКЛЕВ: Добрый вечер, Александр!

НЕКЛЕССА: Господа радиослушатели, вы также можете принять участие в разговоре, если позвоните по телефону прямого эфира: 730-73-70, либо — для тех, у кого какие-то затруднения с московским телефоном — обратитесь на сайт: finam.fm — finam пять букв точка fm. Там вы сможете слушать беседу и параллельно задавать вопросы, реплики либо высказать краткие суждения.

Итак, Валентин, хотя избранная тема, как было сказано, безбрежна, все же, думаю, нам следует стремиться к некой определенности. Причем хотелось бы, чтобы сюжеты были еще и актуальны, а не касались, скажем, методов «проектирования и строительства пирамид»... Но перед тем как задам вам первый вопрос, позвольте произнести небольшое рассуждение даже не о предмете беседы, а его контексте.

Знаете, когда я размышлял о сверхзадаче передачи «Будущее где-то рядом», мне казалось, что сверхзадача эта — разбить инерционность, присущую современным схемам восприятия будущего. Мы представляем будущее как «монотонную данность», многим кажется – будущее уже обеспечено, оно существует где-то за горизонтом, подобно наступающему дню, причем в привычных формах.

Другими словами, мы представляем будущее почти как элемент природы, а себя – как некий исполнительный механизм, как свидетелей, а не источник перемен.

Скажу иначе. В фамилиях людей есть определенная идентичность, но не такая, как в персональном имени, личности, биографии. Фамилии повторяются, к тому же существуют братья, сестры. Но личная судьба, маршрут жизни – у каждого свой. Человек имеет суверенное право на планирование собственного будущего. То есть обладает правом не только на жизнь, но и на маршрут судьбы, равно как и на крутое его изменение. Сейчас «в век экономики», может, стоит сказать так: человек имеет право «выкупить свое будущее». Иногда, правда, дорогой ценой. Но право это возможно реализовано уже кем-то или вообще не осознается.

Проблема «духовного крепостничества» вроде бы касается только человека, но подобная проблема существует на уровне «больших коллективов». Так что попробуем сегодня поговорить о некоторых особенностях стратегий антропо-социальных структур, об их умении существенно менять повседневность, принимать и реализовывать решения, т.е. – вершить «большие проекты».

И вот мой первый вопрос: что вам, Валентин, приходит на ум, когда произносится словосочетание «большой проект»? Я получил с десяток или даже два десятка записок с ответом на этот вопрос, но зачитаю их после вашего ответа.

КУКЛЕВ: По ходу разговора?

НЕКЛЕССА: Да. Мне интересно, что вы представляете как тему «большого проекта».

КУКЛЕВ: Во-первых, будущее не линейно, и оно не является продолжением настоящего. Но в то же время, даже на уровне человека, если этот человек не имеет образа будущего, ближайшего или отдаленного, он теряется в жизни. У него получается из бытия некий замкнутый круг. Это вечное продолжение, оно построено на движении хаоса, на неопределенности, случайности.

НЕКЛЕССА: А что бы вы сочли «рукотворными разрывами повседневности»? Ведь прошлый век не назовешь монотонным. Какие события наиболее эффективно разрывали инерцию событий, вносили в мир инакость, новизну? И трансформировали повседневность, а заодно – представления о ней. Мне хочется почувствовать ваше понимание темы, и заодно вскрыть ее полифонию, поскольку выражение «большой проект», может быть по-разному прочитано.

Итак, что бы вы назвали «большими проектами» двадцатого века?

КУКЛЕВ: Ну, в первую очередь я хотел бы отослать слушателей к началу Первой мировой войны.

НЕКЛЕССА: Революция 1917 года или сама мировая война?

КУКЛЕВ: Нет, иное: летом 1915 года двести ведущих академиков России решили продумать план, как спасать страну. Сначала это были оборонные задачи, идеи, как получать лекарства для фронта. Или, например, такой известный ученый, как Николай Дмитриевич Зелинский изобрел противогаз, который спас не только русских солдат, но и…

НЕКЛЕССА: Союзников.

КУКЛЕВ: Да, во время газовых атак. Но, как ни странно, в результате комплексного исследования образовался не только труд где-то в шесть томов, но на его основе появился и так называемый план ГОЭЛРО.

НЕКЛЕССА: То есть вначале возникает групповой замысел, затем происходит интеллектуальное расследование и проектирование, когда собираются «инженеры человеческих судеб», назовем их так? Они осмысливают ситуацию, формулируют и прописывают рецепты – рекомендации по преодолению негативных аспектов ситуации. Или по улучшению ее качества , так, пожалуй, будет точнее. Следующий этап — так уж исторически совпало — эти тома не ставятся…

КУКЛЕВ: На полку, да.

НЕКЛЕССА: На длинную, стеллажную полку, не пылятся там годами, а принимаются к реализации. Как-то благостно все это выглядит, Валентин Владимирович. Но простите, я вас перебил. И что же происходит дальше?

КУКЛЕВ: При принятии ГОЭЛРО случилась некая оказия. Инженер по фамилии Ломоносов – который, кстати, участвовал еще в одном проекте — предложил Кржижановскому материал из КЕПС'а, то есть из первоначального проекта.

НЕКЛЕССА: Своего рода субпроект?

КУКЛЕВ: Да. Там была идея экономии ресурсов: скажем, все паровозы работали на дереве и угле, а их решили перевести на электричество. Такая была идея.

НЕКЛЕССА: Паровозы решили заменить на электровозы с целью экономии?

КУКЛЕВ: По сути, так – на электровозы. И когда Кржижановский сообщил Ленину этот план, то попал «в десятку», хотя был голод, была разруха, но идея зажгла Владимира Ильича.

НЕКЛЕССА: Зажгла — слово характерное в данном контексте. Владимир Ильич вообще любил зажигать и зажигаться...

КУКЛЕВ: Да, из этого потом и появилась та, ставшая метафорической лампочка. Основа подобной проектности или формирование иного образа будущего, как ни странно, возникает из таких, как вы, Александр, описали процессов: «сначала собрались ученые-интеллектуалы», которые и создали этот банк закономерных связанностей, обработав соответствующий объем уникальной информации. Мне сейчас, однако, не хотелось бы входить в детали, потому что тема — безбрежна.

НЕКЛЕССА: Конечно. Но полнота сюжета, его проектность именно в том, что материал был оперативно претворен в практику. Произошло разрастание, диверсификация идеи, образно говоря: от «электровоза» к электрификации России. То есть «большой проект», он как некоторое подобие… я не хочу сказать ящика Пандоры – почему-то, правда, этот образ пришел на ум, не знаю, по какой причине…

КУКЛЕВ: Там есть элемент умножения.

НЕКЛЕССА: Да, умножения… как у волшебной табакерки в сказке — опять-таки не слишком светлый образ. Открываешь ее — и оттуда высыпается черт-де что. Даже то, чего никак не ожидаешь. Владея подобными уменьями, те двести академиков помноженные на безвестное число инженеров и политиков зажгли не только лампочку или электровоз. Они зажгли страну, а могли – весь мир. Наверное, так и замышлялось. Проект-то мыслился как большой.

КУКЛЕВ: Те люди, которые создавали комиссию по естественным природным ресурсам и производительным силам (отсюда аббревиатура КЕПС), создали не только ГОЭЛРО. Из комиссии ГОЭЛРО в свою очередь возник Госплан как продолжением соответствующей логики. Госплан — особый инструмент проектирования в двадцатом веке: так появились и пятилетки, и дальнейшие советские «большие проекты».

НЕКЛЕССА: На Западе решение было найдено иным образом: сквозь тернии Манхэттенского проекта, «фабрики мысли» и методологические изыскания, наподобие «активного представления будущего» - идеи сформулированной одним из отцов-основателей Римского клуба Эрихом Янчем. Исследование было проведено по заданию отдела ОЭСР, возглавлявшегося в то время другим отцом-основателем клуба и его будущим президентом – Александром Кингом. Активное представление будущего, в сущности, и есть планирование – т.е. прогнозирование «из будущего к настоящему»: от соответствующего образа и желаемых результатов к пошаговой росписи необходимых мер. На профессиональном языке это называется «нормативное прогнозирование». В общем, и здесь Россия оказалась родиной слонов.

КУКЛЕВ: Если вернуться к аналогии с тем, что произошло в США, то там первые системные проекты создали только в конце тридцатых годов. Это известный проект Манхэттен.

НЕКЛЕССА: В 1942 году.

КУКЛЕВ: В 1942-м, да?

НЕКЛЕССА: Да, в 1942 году. Произошла любопытная история с Манхэттенским проектом: его, по сути, первыми запустили англичане. Англичане его в значительной степени и реализовали как проектную форму. Реализация (носившая, естественно, иное название) началась, если не ошибаюсь, весной 1940 года. Потом, учитывая опасность бомбардировок, часть проекта была перемешена в Канаду, там же проходили совместные конференции с американцами… Короче, реальная история Манхэттенского проекта отличается от стереотипных представлений о нем. Но сейчас, Валентин, мы прервемся на короткую паузу. А потом продолжим разговор. Напомню телефон прямого эфира: 730-73-70.

РЕКЛАМА

НЕКЛЕССА: У микрофона Александр Неклесса. Тема сегодняшней беседы: «Проектирование будущего». Мы обсуждаем с гостем – Валентином Владимировичем Куклевым, вице-президентом национального инновационного фонда «Технологии XXI века», такую объемную тему, как «Большие проекты».

Валентин, у меня в руках пачка, которую передали перед началом передачи. Это реестр проектов, которые разные люди считают «большими проектами» ХХ века. Я ее успел частично просмотреть. Она эклектична, но интересна.

Смотрите: «Прыжок Китая», «Глобальный кризис» — интересная постановка проблемы — «Десегрегация в США», «Победа во Второй мировой войне», «Создание евро», «Проект Столыпина» — видимо, здесь и удавшиеся, и неудавшиеся проекты перечисляются, просто по замыслу «большие проекты». «Операция по снятию блокады Берлина», «Коммунизм» — ну да, в каком-то смысле тоже «большой проект», — «Развал СССР как проект», «Атомно-космический проект», «Создание Федеральной резервной системы», «Манхэттенский проект» — то, о чем говорили перед перерывом, — «КЕПС» — тоже, о чем мы уже говорили. «План Маршалла» — кстати, многие считают, что это один из наиболее успешных проектов прошлого столетия, — «Глобализация», «Создание государства Израиль», «Перестройка», «ГОЭЛРО», «Неолиберализм», «Деколонизация»… Ладно, не буду дальше читать, поскольку пачка не слишком-то уменьшилась…

И ведь, действительно, все это в двадцатом веке реализовывалось. Причем, большинство из перечисленного осуществлено именно в проектной форме, то есть как некоторый квалифицированный замысел, профессионально разработанный и исполненный. Замысел, который был доведен до практической…

КУКЛЕВ: Практической составляющей, да.

НЕКЛЕССА: И в ходе реализации подчас демонстрировал большую результативность, нежели ожидалось. Иначе говоря, итог порою заметно превышал ставки организаторов. Проекты, затеянные и в гражданской, и – пожалуй, еще чаще в военной сфере – оказывали колоссальное воздействие на образ жизни общества.

Одновременно отпочковывались автономные предприятия, чья связь с «родителем-покровителем» со временем становилась малозаметной, либо полностью забывалась. Тот же Атомно-космический проект — я имею в виду российский АКП – в сущности, сформировал такое учреждение, как Академия наук, превратив ее во влиятельную организацию. В свою очередь данная структура породила особую социальную реальность – академгородки, которые имели шанс стать генетикой обновления социальной среды (образуя нечто наподобие прудоновских «свободных ассоциаций»), что приоткрывало особую футурологическую перспективу. Эту нить, наверное, можно тянуть достаточно далеко…

А вот одна из карточек меня заинтриговала: «Глобальный кризис». Валентин, вы как считаете, современный кризис — это проект или данность? И вообще, подобные крупномасштабные события — это рукотворные дела или своего рода «социальная тектоника», происходящая по законам «естественного развития» систем или просто по стечению обстоятельств?

КУКЛЕВ: Ну, думаю, этот кризис имеет и ту, и другую составляющую. Можно привести исторический пример почти неизвестного проекта «Алгемба» из прежней колоды.

НЕКЛЕССА: Загадочное слово, будто из арабской сказки.

КУКЛЕВ: Эта сказка имела место в двадцатые годы, когда у страны возникла острая потребность в керосине. Советская республика была отрезана от Баку, и тогда по запискам-поручениям Ленина решили освоить Эмбенские нефтепромыслы. Это место называлось еще Александров Гай и находилось где-то в тридцати километрах от Саратова – отсюда аббревиатура: «Ал-Г-Эмба». На эти цели была брошена Четвертая армия Фрунзе, только вместо штыков и винтовок им выдали лопаты и тачки. Фрунзе, кстати, всячески сопротивлялся, он предвидел и голод, и неудачу: был недостаток питания, недостаток оборудования… Предвидел, сопротивлялся, однако ничего не мог поделать.

НЕКЛЕССА: Ну, и что же произошло в этой, не вполне сказочной истории?

КУКЛЕВ: Ничего, не удалось, Александр Иванович. Там случился как раз… пример нецелевого использования денег.

НЕКЛЕССА: Валентин, это уже нечто весьма современное, правда, относящееся не столько к глобальному кризису, о котором вроде бы собирались поговорить, сколько к текущей российской действительности.

КУКЛЕВ: Первый пример — да. Ленин где-то миллион золотых рублей отпустил на проект, но через три месяца взяли Баку, и просто отпала надобность продолжения данного проекта.

НЕКЛЕССА: И миллион золотых рублей советской России…

КУКЛЕВ: Он… растворился. Человек по фамилии Ломоносов, который занимался этим проектом, якобы пустил его на покупку шведских паровозов.

НЕКЛЕССА: Не хочу называть фамилии, но очень напоминает действия некоторых современных нам российских персонажей. И, я так понимаю, он уехал покупать паровозы в Швецию сам?

КУКЛЕВ: Да, следы его нашлись где-то в Канаде, но уже только в пятидесятые годы.

НЕКЛЕССА: Весьма яркий пример, показывающий устойчивость генетики определенных российских ситуаций... Оказывается, не только истории перестройки, постперестройки или знаменитые «царевы кормления», но и начало «аскетичных» будней Советской власти… В каком году, говорите, происходила эта «восточная сказка», эта «Алгемба»?

КУКЛЕВ: Это происходило в двадцатые годы. Точнее 8 января 1920 года.

НЕКЛЕССА: Ну, что ж запомним красивое слово как символ специфической российской действительности. Но все-таки и о глобальном кризисе хотелось бы поразмышлять как о своего роде проекте.

С одной стороны события в финансовой сфере – открытой многим ветрам – нарастали как снежный ком. Знаете, по теории самоорганизующейся критичности: вы сыпете песок, образуется горка, она растет. Но в какой-то момент добавляете несколько песчинок – горка разрушается. В данном случае были дополнительные факторы: ипотечный кризис, нарушение регламентов и прозрачности операций, кризис ликвидности…

Но одновременно все предшествующие годы развивалось освоение информационно-финансового Клондайка, в том числе, на основе глобальной финансовой биржи. С этим была и остается связанной интеллектуальная активность, которая ставила теоретические и решала практические проблемы. И если определять центральное звено процессе – это, наверное, новое качество финансовых технологий, сливающихся с математическим и информационным инструментарием, с новыми высокотехнологическими возможностями в сфере коммуникаций и кодирования операций. И одновременно – с прорезавшимся вкусом к играм с бесконечностью.

Таким образом, проектное мышления амбициозных и высокоинтеллектуальных персон, выстраивая инфраструктуру финансово-экономических операций, сумело по иному взглянуть на возможности финансовых инструментов в условиях глобального рынка при отсутствии мирового правительства. И даже единых правил игры на глобальной площадке (т.е. мирового управления).

КУКЛЕВ: В «древнем» примере, который я привел, вполне можно разглядеть эту составляющую. Определяется она таким словом, как избыточность. Была потрачена по тем временам фантастически большая сумма и погибла, по сути, армия. Избыточность такого рода проектов, создает последующие перекосы: и финансовые, и экономические, и социальные…

НЕКЛЕССА: Валентин, мне кажется, описанная вами ситуация – своего рода «кейс», эскиз. Лишенный, однако, соответствующей инфраструктуры и «мускулатуры». Просто возник цивилизационный провал в какой-то отдельной географической точке. Проще говоря, имело место масштабное разворовывание, с активным использованием идей и людей в ходе разграбления. Сейчас же речь идет об ином: об изменении глобального ландшафта операций, сложившегося в ходе индустриализации, о его стремительном усложнении. Иначе говоря, о признаках исчерпанности прежнего экономического и финансового модуса, о погружении в Лету мира, каким мы его знали в двадцатом веке…

КУКЛЕВ: Ну, а избыточность потребления?

НЕКЛЕССА: Да, развивалась избыточность потребления. Причем форсированная избыточность: искусственная, престижная, конъюнктурная, которая отчасти прикрывала перманентный (и нараставший) кризис перепроизводства. Одновременно в сфере материального производства она рисковала, в конце концов, столкнуться с проблемой дефицита ресурсов.

И вот вся эта сумма противоречий – в том числе между производителями ресурсов и производителями конечного продукта – заставляла задуматься о стратегическом изменении формулы миропорядка. О такой его формуле, при которой нарастает потребление неисчерпаемых ресурсов – таких как информационно-виртуальные услуги и человеческий гений, что сопряжено с о скачкообразным усложнением производства, изделий и потребителей. Повышается при этом также значение нематериальных активов.

Подобные интенции реализовывались в значительной мере венчурным образом, с элементами «кочевнического поведения» как на старых, так и на новых предметных полях деятельности. Хищническое присвоение неоцененного («ничейного», «публичного») блага, равно как прямой интеллектуальный грабеж (в том числе материальной сферы, но с использованием изощренного финансово-юридического инструментария); кое-где прямая трансформация венчурности в авантюрность с соответствующими следствиями; деструкция per se как легитимная форма производства и даже шире – поставленное на коммерческую ногу «производство вреда» и т.д.

Это все то, что мы наблюдаем на поверхности как девиации прежнего порядка вещей, но существует еще и обновленная, целеустремленная хрематистика, и крупномасштабная экономика «глобального андеграунда».

Однако же рассуждая о бурных процессах в финансово-экономической сфере, мы ведь совершаем вивисекцию практики, отделяясь от не менее радикальных процессов в сфере политики. Между тем на планете происходит системная (целостная) политико-экономическая и культурная перестройка, связанная с обновлением прежнего реестра ценностей и форм общественной практики. А также с переоценкой человека и целей бытия…

КУКЛЕВ: Александр, этот новый рисунок, который возникает в постмодерне, он, что, действительно, затрагивает все срезы, все слои прежней жизни?

НЕКЛЕССА: Думаю, да: ведь происходит переосмысление основ…

КУКЛЕВ: И, скажем, кризис прежних капиталистических систем, а не только универсального финансового регулятора. Кризис социального процесса: социум настолько усложнился, что он практически уходит за пределы прежней реальности, скажем, да?

НЕКЛЕССА: Если говорить по-простому, происходит универсальное (политическое, экономическое, антропологическое) разделение на сложное и несложное. То есть процессы и люди делятся на асимметричные группы. Одни в состоянии оперировать сложностями: новыми инструментами, текстами, темами, обстоятельствами. (Под текстами я, естественно, понимаю не только формальные тексты, но также тексты общения, тексты коммуникаций.) И на тех, кто оказывается к этому образу жизни неприспособлен.

Серьезное разделение отмечено в сфере контрактов. Выяснилась любопытная подобность: мы обитаем в мире неполных контрактов. Ни один контракт не охватывает полностью комплекс обязательств, которые заключают между собой стороны. И возникает разделение. С одной стороны — культура, связанная с институтом определенных форм доверия между контрагентами. И другая, которая требует все новых юридических уточнений и предельной полноты прописи. (И которые, кстати, в потребительском сегменте прописываются все более мелким шрифтом, на не вполне внятном языке, что ставит многих потребителей, мягко говоря, в сложное положение.)

Плюс языковые проблемы. Плюс сознательное введение в тексты парадоксов, я имею в виду, юридические тексты. Но об этом мы, наверное, поговорим в другой передаче?

КУКЛЕВ: Тут серьезная тема, и если вы уж заговорили о контрактах – рекламационное право практически отсутствует в России…

НЕКЛЕССА: Продолжим разговор после перерыва на новости. Телефон прямого эфира: 730-73-70.

НОВОСТИ

НЕКЛЕССА: У микрофона Александр Неклесса. Передача: «Будущее где-то рядом», разговор сегодня идет о проектировании будущего. Мы рассуждаем о такой теме, как «большие проекты», которые замышлялись и реализовывались в прошлом веке. И хотя двадцатым веком наша беседа не ограничилась, поневоле захватывая проблемы и ситуации повседневности, все же говорили мы и о «больших проектах», которые зарождались…

КУКЛЕВ: …в начале двадцатого века.

НЕКЛЕССА: Причем, в России. Но которые воздействовали не только на будущее России. При этом ситуации, возникавшие в ходе их реализации — вот, казалось бы, неожиданность! — оказались весьма схожими с теми, которые имели место в период перестройки и постперестройки.

Речь шла также о таких проектах, которые, будучи созданы в России, как, например, госпланирование, потом перешли в другие страны, пережив там любопытные метаморфозы.

Валентин, мы вроде бы перед перерывом на новости остановились на теме доверия, неполных контрактов и социализации юридической культуры — речь шла о разделения людей на владеющих контрактной культурой и не владеющих ею. Вы полагаете, что это имеет отношение к проектированию? Я имею в виду сферу «больших проектов»?

КУКЛЕВ: Я думаю, это один из важнейших аспектов кризисной ситуации и в особенности я выделил бы неэффективность рекламационных систем. Полагаю, что основа нынешнего кризиса даже не вполне экономическая, а какая-то иная.

НЕКЛЕССА: Знаете, я бы шире сказал: проблема не только в том, что, скажем, рекламационная система в России «хромает», а в том, что отсутствует такая ветвь власти, как судебная.

Соответственно не работают должным образом ряд юридических подсистем. Судебную систему как независимую власть в России так и не признали, даже на психологическом уровне. Здесь серьезнейшее расхождение с прямо противоположной – юридически ориентированной, по-своему формализованной – западноевропейской культурой. В России понятия юридическое решение, закон и справедливость в идеале сливаются, на Западе — не обязательно. Помните фильм по Стивену Кингу «Зеленая миля»?

КУКЛЕВ: Да, конечно.

НЕКЛЕССА: Где охранники ведут невиновного в убийстве человека на электрический стул, сознавая его невиновность – один из них даже рыдает. Но его ведут на казнь, потому что все возможности апелляций исчерпаны. Это характерный пример специфической культуры Запада.

Однако у нас ряд звонков на линии. Давайте послушаем радиослушателей. Говорите. Вы в прямом эфире.

СЛУШАТЕЛЬ: Здравствуйте!

НЕКЛЕССА: Добрый вечер, представьтесь, пожалуйста.

СЛУШАТЕЛЬ: Меня зовут Анатолий. Я бы хотел затронуть одну часть, связанную с проектированием. Мне кажется, что в период кризиса, для того чтобы создать качественный проект будущего, надо его создавать на пустом месте. Я поясню, что я говорю.

НЕКЛЕССА: Да, пожалуйста.

СЛУШАТЕЛЬ: Ну, скажем, в традиционном контексте говорят «помни о смерти» — memento mori. Но, если рассмотреть субъекты коллективной организованности — государство, церкви, секты, научные сообщества и так далее, — то если спроектировать что-то за границами их обыденности, то проект может получиться более качественным. Причем эти структуры в процессе проектирования могут обрести совершенно новую смысловую нагрузку. Спасибо.

НЕКЛЕССА: Спасибо, Анатолий. Вы знаете, я во многом соглашусь с вами. У меня по ходу вашего суждения возник образ… автомобильной промышленности. И напоминает мне процесс традиционных форм ее поддержки нечто подобное тому, что происходит, когда у собаки режут хвост по частям. Другими словами, существуют отрасли, где только радикальные решения, продуцируемые «из будущего», а не из прошлого и славной истории отрасли способны изменить ситуацию.

Но вопрос-то вы поставили шире, и правильно, что шире. Ведь, в конце концов, будущее — это всегда инакость и новизна. И чем полнее обозревается его ландшафт тем с большей вероятностью опознается невидимая современному миру некая ниша перспективной деятельности, причем «невидимость» чаще всего обусловлена радикальным отличием от очевидного. И еще. Самим фактом своей инакости она во многом девальвирует те знания, которыми мы обладаем в данный момент. Так возникает вилка между компетенцией и квалификацией…

КУКЛЕВ: Александр, есть хороший книжный пример — это Робинзон Крузо. Человек после кораблекрушения оказался на острове, и он начал строить новую жизнь, будущее. То есть это буквально на чистом месте…

НЕКЛЕССА: Изменились у него компетенции. То, в чем он считал себя умелым, это умение могло ему и не пригодиться. А вот другие умения – подчас не вполне определенные – ему приходилось осваивать с нуля.

КУКЛЕВ: Однако же на новом месте он построил свое новое будущее, он построил свою новую жизнь. Есть еще вторая книга, которая мало известна. Эти свои экзотичные навыки он применил, уже оказавшись в большом мире. И стал крупным негоциантом; так что и эти знания в «большом мире» ему пригодились.

НЕКЛЕССА: Единственно, почему я несколько пессимистично улыбнулся, потому что реальный прототип героя на том острове одичал. Человеку традиционной культуры трудно пересечь грань одиночества и новизны. Не случайно появляются байки про детей индиго. Есть предчувствие появления новой породы людей. И предчувствие радикальной новизны, но вот какова она окажется «в ассортименте», и как мы с нею столкнемся?

Давайте послушаем еще один звонок. Говорите, вы в прямом эфире. Представьтесь, пожалуйста… Что-то соскочило. Сейчас еще раз попробую — вторая линия. Да, не срабатывает.

КУКЛЕВ: Ну, Александр, если вернуться к успешным проектам двадцатого века, продолжив тему, с которой мы начинали, то я бы хотел упомянуть о плане Джозефа Маршалла, который был принят в 1947 году. И Сталин поначалу его вроде бы принял… к рассмотрению. Потому что единственное условие было — свободный товарообмен. Но ему вроде бы подсунули некую информацию о том, что взамен придется отказаться от репараций. А в то время репарации были жизненно важны для страны, они были практически единственным источником валютным поступлением в бюджет — и Сталин переменил свое решение. Однако на этом проекте взошла новая Европа: мы имеем генезис современной Европы именно потому, что план Маршалла поднял из руин Германию, поднял Европу на другой уровень.

НЕКЛЕССА: Существует еще один аспект этой проблемы; в 1951 году план Маршалла — произведение 1947-1948 годов, — был переименован американским Конгрессом, получив название: «Закон о взаимном обеспечении безопасности». Прошу прощения за вторжение…

КУКЛЕВ: В проектных реализациях важны не только внешние достижения, но и внутренние процессы. Вот мы обсуждаем проект, который считается по ряду параметров оптимальным. Но при этом были достигнуты и не вполне запланированные результаты: возник, скажем, «железный занавес» и предпосылка для холодной войны.

НЕКЛЕССА: Думаю, что здесь в основе успеха заложена все же не предпосылка «железного занавеса», а дизайн того самого Сообщества угля и стали, из которого в дальнейшем, в несколько этапов, включая ЕЭС, вырос Европейский Союз. То есть это было конструктивное строительство. Насколько я помню подробности ситуации, руководители западных стран не были тогда настроены на выстраивание «железного занавеса». Любят ссылаться на фултонскую речь Черчилля, но Черчилль в 1946 году уже не занимал никаких государственных постов, а президент США Трумэн и английский премьер Эттли — в целом негативно отнеслись к подобной перспективе.

Но по- настоящему интересен здесь сам процесс последовательного выстраивания Объединенной Европы на основе Сообщество угля и стали — в чем-то , прошу прощения за вольность: аналог приготовления «супа из топора» — последовательная амплификация и диверсификация имеющихся структур и ресурсов. В итоге родился Европейский союз, новая резервная валюта и «государство Шенген».

КУКЛЕВ: Но он создал, Александр, и новый инструментарий для борьбы с кризисом. Были сброшены большие товарные и денежные массы, которые накопились в США, на Европу, были открыты новые рынки, так что это был пример активного антикризисного взаимодействия…

НЕКЛЕССА: Большие сюжеты совмещаются: для США война стала окончательным выходом из Великой Депрессии, а победа в войне – означала разрушение мировой протекционистской системы, прежде всего британской, но не только. Это был также первый шаг к деколонизации и установлению глобального режима свободной торговли.

Но совершилось и существенное переформатирование лежавшей в руинах Европы. И в числе задуманных проектов переустройства Европы и мира в свете произошедшего, можно вспомнить один из обозначенных в картотеке проектов: «Неолиберализм». Который, кстати, зарождается в том же 1947 году, что и план Маршалла. Даже чуть раньше – речь Маршалла была произнесена в июне, а в апреле в гостинице Mont Pelerine в Швейцарии собралось тридцать шесть человек: тридцать шесть экономистов, политиков и влиятельных личностей. Кстати, восемь из них потом получили Нобелевские… точнее сказать, премии имени Нобеля, по экономике.

Они сформулировали свой долгосрочный «большой проект», суть которого, в конечном счете, заключалась в создании версии эффективного соперника государству на основе стратегического союза публичной политики, гражданского политического общества со свободным предпринимательством. Союза, цель которого – не допустить повторения угрозы тотальной этатизации мира, лишающей человека прав на планирование своей судьбы.

В основе подобной логики лежал полученный только что опыт, выход на поверхность процессов, которые отнюдь еще не закончились. Я повторю, это был 1947 год, только что завершилась Вторая мировая война, предистория которой показала кое-что существенное. А именно, что институты публичной политики и представительной демократии оказались не в состоянии справиться с «левиафанизацией» государства. Союз либерализма и демократии со свободным предпринимательством воспринимался как единственная возможность противопоставить этатизму реальную контрсилу. Речь, таким образом, шла о «большом проекте» альтернативной социальной и политической конструкции.

КУКЛЕВ: Пожалуй, да.

НЕКЛЕССА: Проект реализовывался во второй половине прошлого века и продолжается до сих пор. За это время он, конечно, претерпел ряд модификаций. Мы знаем различные формы его воплощения: в Чили и Соединенных Штатах, в Африке и Великобритании…

Но сейчас мы уйдем на короткую паузу, а затем – продолжим разговор. Телефон прямого эфира: 730-73-70.

РЕКЛАМА

НЕКЛЕССА: У микрофона Александр Неклесса. Тема сегодняшней беседы: «Проектирование будущего». С гостем студии Валентином Куклевым мы обсуждаем такую тему, как «Большие проекты двадцатого века». Перед перерывом мы обсуждали развитие такого успешного проекта, как «Проект Маршалла», который, в конце концов, способствовал появлению Европейского союза. И затронули тему другого «большого проекта», сказавшегося на судьбе не только двадцатого, но и двадцать первого века – «Неолиберализме».

КУКЛЕВ: Александр, а вы могли бы еще привести примеры эффективных проектов двадцатого века, помимо перечисленных…

НЕКЛЕССА: Валентин, тогда уж я возьму в руки весь набор карточек… И у меня выскакивает карточка «Федеральная резервная система». Это, пожалуй, первое постиндустриальное предприятие, которое возникло в мире в таких масштабах. Или «Атомно-космический проект», успешно реализованный в России. Тут, какую карточку ни возьми… «Прыжок Китая» — тоже мегапроект...

Какой же проект нам избрать, следуя идеальной схеме: замысел, его обсуждение, реализация, проблемы, связанные с реализацией, получение результата?

КУКЛЕВ: Я думаю, лучше КЕПС'а мы не найдем, хотя еще один проект я хотел бы упомянуть — проект «Японского чуда». Я напомнил бы об одной его составной части – о проекте пятидесятых годов, созданном Эдвардсом Демингом. Потому что Япония была в то время все-таки архаичной в экономическом смысле страной.

НЕКЛЕССА: Да, ее даже хотели — было такое намерение у администрации Макартура — превратить в сельскохозяйственную, как бы сказать, не мастерскую, а житницу.

КУКЛЕВ: Так вот, когда Эдвардс Деминг приехал, он встретился на семинаре с лидерами ведущих компаний. И на этом семинаре он провозгласил ряд принципов — четырнадцать принципов Деминга. Обо всех, наверное, нет смысла говорить, но скажу об одном важном принципе, который он провозгласил — структурирование функций качества.

Кстати, на этой теме, на мой взгляд, сломался СССР, потому что качество было центральной проблемой не только в людях, но и в товарах, которые производились. Но если вернуться к теме японского чуда, то через несколько лет японцы начали производить качественные часы, качественную радиоаппаратуру, качественные автомобили. Этот процесс, по-моему, продолжался и, если мне не изменяет память, в восьмидесятые годы японцы объявили «двухминутное предупреждение» американскому бизнесу.

НЕКЛЕССА: Это что такое?

КУКЛЕВ: Американцы собирались слегка закрыть свои рынки. В результате они все-таки это не сделали… Кстати ряд публикаций по корпоративным технологиям были сделаны лишь в девяностые годы. То есть японцы раскрывая методики, скажем, производства автомобилей, радиотехники, длительное время старались держать под спудом секреты корпоративных механизмов, которые в те годы приводили к поразительным результатам в японской экономике.

НЕКЛЕССА: Я вспоминаю, как в одной из передач обсуждалась японская национальная стратегия, ориентированная не просто на качество, но на качество человека. Мне кажется, это сопрягающиеся вектора, поскольку, говоря о сложности нового мира, мы говорим, собственно, об обновлении и переосмыслении статуса человека. Потому что сложный человек — наиболее эффективный персонаж, если хотите – «естественный инструмент» этого мира: ибо только в подобном существе мы найдем сочетание внутренней динамики и способности к творческому учету бесчисленных факторов, духа деятельной новизны и умения опознавать невидимое.

Говоря о Японии, наверное, нельзя не упомянуть также культуру аниме. Работы Миядзаки, конечно же, производят впечатление, особенно, когда вплетает европейские сюжеты в совершенно другой культурный…

КУКЛЕВ: Архетип.

НЕКЛЕССА: Не совсем, скорее творит странный синтез, используя возможности японской культуры, сплетая ценности и иерархии в неожиданные для европейца сочетания. Тут и Люцифер становится другим персонажем, и история Фауста выворачивается наизнанку, а главное – прочитывается иначе. То есть имена, как правило, изменены, но прототипы героев и ситуаций узнаваемы, хотя не всегда и не вполне. Но главное, видишь культурный текст, который поражает именно своей инакостью по отношению к прочтению стереотипов. И где та старая байка, что в литературе всего-то существует три-четыре сюжета?

КУКЛЕВ: Но вот эту инакость все-таки порождает сложность. А сложность не принимается, скажем, русской культурой. Сложный человек в России не выживает.

НЕКЛЕССА: Не то, что не принимается культурой, скорее не пользуется «потребительским спросом», причем на всех уровнях общества. Для России сложность и даже сверхсложность «умствований» как раз были достаточно характерны. Но возник разрыв между этой способностью и спросом на нее, отношением к ней. Способность захирела. Во всем, что касается практики – то есть политики, экономики, схем социального действия – в России нет спроса на реально сложное конструирование, здесь – что отчасти даже странно – законы массового общества и тяга к упрощению проявляются гораздо сильнее, нежели по ту сторону российской границы.

Нередко приходится сталкиваться — думаю, и вы сталкиваетесь — с мыслью о том, что российское общество, в отличие от западного— духовное, что оно коллективистки настроено. Однако же на практике видишь почти тотальную бездуховность, отчуждение, атомизацию… И весьма анемичную культуру.

Это удручает, потому что в двадцать первом веке не территориальные границы становятся доминантными компонентами социальной сборки, но культурная гравитация. Она собирает в глобальный «большой проект» не столько страны, сколько политические множественности, антропо-социальные структуры, образуя принципиально иную структурность мира.

КУКЛЕВ: Переделка карты истории, наверное, и возможна-то лишь на этих сложностях. Это не будут какие-то простые формулы поглощения...

НЕКЛЕССА: Думаю, что на основе национальных игроков и региональных концертов возникает полифоническое пространство, которое постепенно преобразуется в глобальную симфонию. Мы не получаем мирового правительства, но, скорее, элементы глобального управления. И разного рода международные организации, мировые регулирующие органы – это переходный этап к принципиально иной формуле глобальной организации. Сейчас это паллиативное пространство управления (основанное на растущей роли международных организаций) приобретает вес. Какую-то роль в этом сыграет G2, то есть союз, который возникает между Соединенными Штатами и Китаем, формирование двадцатки, изменение и усиление МВФ, умножение международных судебных институтов и т.д.

КУКЛЕВ: Александр, а как же Россия будет экстраполировать себя во времени, в истории, если она не имеет «большого проекта», не имеет, по сути, и выраженной субъектности?

НЕКЛЕССА: Мне кажется, это — центральная проблема. Думаю, основной кризис в России — не экономический, не политический даже, но кризис смысловой и культурный. Я давно размышляю об этом, потому что, как было только что сказано, в конечном счете, не территориальные границы определят конструкцию нового человеческого общежития. Было время доминирования национального государства как основополагающей политической единицы. Сейчас это время проходит, исторически завершается. Возникает иная социальная и политическая систематика. В поитической номенклатуре появляются и приобретают вес другие культурно-цивилизационные сообщества. Они могут быть диверсифицированы, иметь множественные диаспоры, которые, однако, концентрируется вокруг определенных аттракторов – культурных, цивилизационных, мировоззренческих. Не случайно…

КУКЛЕВ: Александр, где же у России это центр? Не окажемся ли мы, так сказать, в футур-архаике?

НЕКЛЕССА: У страны действительно проявляются несколько противоположно векторов движения, включая неоархаизацию. Их разнонаправленность может в какой-то момент разорвать страну. Пройдет какое-то количество времени — не хочу оказаться пророком — но мы можем испытать своего рода dйjà vu, обнаружив себя рассуждающими о построссийском пространстве, точно так же, как обсуждали недавно пространства постсоветское и постсоциалистическое.

Сборка, выстраивание государства — труд черновой, титанический, героический . И одновременно – это «мегапроект». В этом качестве назову, к примеру, генезис США. Или появление уже в наши дни на политической карте мира Израиля – помните о «картотеке проектов»?

Израиль – пример весьма свежий по историческим меркам. (Однако же замечу в скобках: Россия-РФ – еще более недавняя государственная конструкция. Равно как и примерно восемнадцать других политических образований на теле бывшего СССР.) Действительно, не так уж давно был обозначен сионистский замысел, приняты радикальные решения, которые вели к его реализации.

Стоит ли упоминать, что государство это рождалось, практически не имея армии, тяжелых вооружений, в исключительно враждебном окружении. И хотя время передачи заканчивается, поведаю одну историю из коллекции «дьявольских альтернатив», всегда окружающих становление «большого проекта». История известна, описана в литературе, о драматизме создавшейся тогда ситуации не так давно рассказывал на одном из московских семинаров Ицхак Навон, бывший в то время помощником Бен-Гуриона, а затем, со временем ставший одним из президентов Израиля.

КУКЛЕВ: Да, пожалуйста.

НЕКЛЕССА: Во время первой арабо-израильской войны помимо армии в стране были другие военные формирования. И вот из Европы пришел корабль с оружием и добровольцами для одного из них. Но Бен-Гурион принял решение: у Израиля может быть только одна армия и приказал расстрелять корабль, если тот не подчинится приказу. Странно говорить о духовной силе на подобном примере – но таковы обстоятельства земного устройства. Однако рядом – пример другого драматичного решения той же поры: прием беженцев, количество которых превышало число граждан. Иначе говоря, люди сознательно шли на резкое, весьма резкое снижение уровня жизни, но при этом возвышался их дух, поскольку на глазах строилась страна и творилась история.

Почему я говорю об этом? Если лидер государства не понимает свою сопряженность, не скажу с божественными энергиями — поскольку существуют верующие и атеисты – но скажу так: с метафизикой истории. Если в его действиях нет драматичного напряжения, согласия с тем, что рождение и устроение страны в кипящем и яростном мире – не просто набор событий и конъюнктурные реакции, но процесс сложной реорганизации, воплощающий телеологию развивающейся системы. Если всего этого нет, если происходит казнь энтузиазма эпохи, то будущее в такой стране вряд ли наступит. В лучшем случае: бесконечный «День сурка», но и он когда-нибудь – причем не лучшим образом, прервется.

Будущее… Знаете, вы, Валентин, какой «самый большой проект», как мне кажется, осуществляется на планете?

КУКЛЕВ: Какой?

НЕКЛЕССА: История. Сама история — наш общий колоссальный проект.

Но, к сожалению, время передачи, действительно, заканчивается. Валентин Владимирович, хочу поблагодарить за участие в беседе, хотя мы, в общем-то, лишь затронули тему «больших проектов». Однако прежде, чем уйти из эфира, по сложившейся традиции зачитаю очередную цитату, посвященную будущему.

Я когда-то произнес ее в укороченном виде, к тому же забыл указать автора. А сейчас прочту полностью, упомянув его: «Будущее должно быть заложено в настоящем. Это называется планом. Без него в мире ничто не может быть хорошим». Это, столь современным языком, высказал Георг Кристоф Лихтенберг в восемнадцатом веке.

Встретимся ровно через неделю. И, естественно, в будущем.